Пабло Неруда и Puedo escribir los versos más tristes esta noche
Puedo escribir los versos más tristes esta noche настолько меня впечатлил на втором курсе университета, что жизненный и творческий путь его автора, Пабло Неруды, стал темой моей курсовой. Но в этом посте речь не об авторе. А о стихотворении.
Puedo escribir los versos más tristes esta noche.
Escribir, por ejemplo: «La noche está estrellada,
y tiritan, azules, los astros, a lo lejos».
El viento de la noche gira en el cielo y canta.
Puedo escribir los versos más tristes esta noche.
Yo la quise, y a veces ella también me quiso.
En las noches como ésta la tuve entre mis brazos.
La besé tantas veces bajo el cielo infinito.
Ella me quiso, a veces yo también la quería.
Cómo no haber amado sus grandes ojos fijos.
Puedo escribir los versos más tristes esta noche.
Pensar que no la tengo. Sentir que la he perdido.
Oír la noche inmensa, más inmensa sin ella.
Y el verso cae al alma como al pasto el rocío.
Qué importa que mi amor no pudiera guardarla.
La noche está estrellada y ella no está conmigo.
Eso es todo. A lo lejos alguien canta. A lo lejos.
Mi alma no se contenta con haberla perdido.
Como para acercarla mi mirada la busca.
Mi corazón la busca, y ella no está conmigo.
La misma noche que hace blanquear los mismos árboles.
Nosotros, los de entonces, ya no somos los mismos.
Ya no la quiero, es cierto, pero cuánto la quise.
Mi voz buscaba el viento para tocar su oído.
De otro. Será de otro. Como antes de mis besos.
Su voz, su cuerpo claro. Sus ojos infinitos.
Ya no la quiero, es cierto, pero tal vez la quiero.
Es tan corto el amor, y es tan largo el olvido.
Porque en noches como esta la tuve entre mis brazos,
mi alma no se contenta con haberla perdido.
Aunque éste sea el último dolor que ella me causa,
y éstos sean los últimos versos que yo le escribo.
Перевод Андрея Щетникова:
Этой ночью я могу написать самые грустные строки.
Написать, например: «Вызвездило тёмное небо,
И синие звёзды дрожат в небесной дали».
Ветер кружит в ночных небесах и поёт.
Этой ночью я могу написать самые грустные строки.
Я любил её, и порой она меня тоже любила.
В такие же ночи, как эта, я её обнимал.
Сколько раз я её целовал под бесконечным небом. Она любила меня, и порой я любил её тоже.
Да и как было не любить огромные эти глаза?
Этой ночью я могу написать самые грустные строки.
Думать, что она не со мной. Ощутить — я её потерял.
Теперь я могу услышать, насколько безмерна ночь.
И строки падают в душу, как роса на луга.
Ну и что с того, раз моя любовь сберечь её не сумела?
Вызвездило тёмное небо, но она не со мной.
Вот и всё. Вдали кто-то поёт. Вдали.
Моя душа не может смириться с этой потерей.
Взгляд мой ищет её, чтобы быть с нею рядом.
Сердце моё ищет её, но она не со мной.
Та же ночь, и во мгле белеют те же деревья.
Только мы стали другими, и прежними нам не стать.
Я разлюбил её, верно, но как я любил её прежде.
Голос мой ветра искал, чтобы слуха коснуться её.
С другим. Она будет с другим.
А ведь я целовал её прежде.
Голос её, ясное тело её, взгляд бесконечный её.
Я разлюбил её, верно, и всё же люблю до сих пор.
Так быстротечна любовь, так безмерно забвенье.
Ведь в такие же ночи, как эта, я её обнимал.
Моя душа не может смириться с этой потерей.
Даже если это последняя боль, которой она меня ранит,
И если это последние строки, которые я ей пишу.
Этот стих и еще 20 других входят в сборник 20 poemas de amor y una canción desesperada(20 стихотворений о любви и одна Песнь отчаяния). Переводы.
Перевод кажется мне хорошим, но все-таки мне сложно оценить, может ли он тронуть также как оригинальная версия. Когда это стихотворение впервые попалось мне на глаза, я еще довольно плохо знала испанский, но читалось оно на одном дыхании (в отличие от большинства других испанских стихов без рифмы) и зацепило так, что я до сих пор помню его наизусть и чуть не слезы наворачиваются на глаза, когда его читаю. Вот она — сила поэзии! Как можно вложить в слова и дать другому человеку почувствовать всю ту боль и отчаяние, которые ты пережил?! У Пабло Неруды это получилось!
Пабло Неруда. Двадцать стихотворений о любви
Пабло Неруда. Двадцать стихотворений о любви и песня отчаяния. Перевод с испанского.
Предлагаю вниманию читателей мой перевод на русский язык одной из наиболее ранних книг известного чилийского поэта Пабло Неруды. Перевод был выполнен с конца октября по начало декабря 2019 года.
Поскольку сайт стихи.ру к диакритическим знакам и буквам других языков относится без особой нежности, я воздержался от цитирования исходных текстов, которые можно найти, например, здесь: http://albalearning.com/audiolibros/neruda/20poemas.html
Также пришлось отказаться от знаков ударения, даже там, где их хотелось в переводе поставить.
Женское тело, холмов белизна, белые бёдра,
ты похоже на мир как готово отдаться.
Безумный батрак, моё тело тебя подрывает
и вырывает дитя из глубин этой тверди.
Был одинок как тоннель. От меня разлетались птицы,
и начинала во мне властная ночь надвигаться.
Только чтоб выжить, ковал я тебя как орудье,
словно стрелу для лука, словно камень моей пращи.
Но приходит отмщения час, и люблю я тебя.
Тело из кожи, из мха, молока сладострастного.
Ах, эти чаши груди! Ах, эти глаза далёкие!
Ах, эти розы лобка! Ах, голос твой медленный!
Тело моей женщины, да пребуду в твоей благодати.
Моя жажда, желанье моё безграничное, путь мой неясный!
Каналы тёмные, где вечная жажда приходит,
и усталость приходит, и боль бесконечная.
Покрывалом огня укутал тебя свет.
Не здесь ты, мертвенно бледна; тебя напротив –
извечные спирали сумерек заката,
что обвивают, обходя снаружи.
Нема, моя подруга,
одна в одиночестве этого времени мёртвых
и полная огненной жизнью,
прямая наследница дня, что разрушен.
От солнца соцветье берёт твоё тёмное платье.
От ночи великие корни
вдруг из души у тебя прорастают,
и наружу выходят в тебе потаённые вещи,
так что бледно-лазуревый люд,
вот только рождённый тобою, питают.
О грандиозная и плодовитая и милая рабыня
той вечной круговерти чёрного и золотого:
пряма, дерзая добивается созданья столь живого,
что увядают у неё цветы, и наполняется она печалью.
О необъятность сосен, шелест от волнореза,
лёгкие игры бликов, колокол одинокий,
сумерек торжество во взгляде твоём, родная,
раковина земная, в тебе сама земля поёт!
В тебе реки поют, и душа моя в них стремится,
как того пожелаешь и куда ты только захочешь.
Прочерти мне дорогу тетивою твоей надежды,
и в безумии стаю стрел отпущу я взвиться.
Я окружён виденьем талии твоей туманной
и изнурён твоим молчанием в часы волненья,
и для меня это ты, с руками прозрачного камня,
где на якорь поцелуи стали, и гнездится томленье.
Ах, твой таинственный голос нежно любовью отмечен,
гаснущий вечер тоже вторит ему так дружно!
Как в незабвенное время мною в полях замечен
колос, пригнувшийся волею ветра послушно.
Это утро наполнилось бурей
в сердце нашего лета.
Как белые платочки расставанья ходят тучи,
их вытрясают подвижные руки ветра.
Неисчислимое сердце ветра
бьётся над нашим любовным молчанием.
Гудящее в чаще деревьев оркестром небесным
как будто язык полный песен и пушек ворчанья.
Ветер, что в быстром набеге уносит листву
и отклоняет с пути перелётные клинья.
Ветер, что сметает её в без пены волну,
без веса матерью, огня наклонную линью.
Разбивается и тонет поцелуев её целый ворох,
атакованный в воротах этого ветра лета.
Чтобы ты меня слышала,
слова мои
истончаются временами
словно чаек следы вдоль прибрежного ряда.
Опьянённый бубенчик,
ожерелье твоим рукам, мягким как гроздь винограда.
И слова мои мне видятся далёкими.
И не столько моими, сколько твоими.
И взбираются вьюном по моей застарелой боли.
Так восходят они по стенам этим влажным.
Это ты виновата в этой кровавой игре.
И убегают они из тёмной моей юдоли.
Всё наполняешь ты, всё наполняешь.
Раньше тебя заселили уединенье, что ты занимаешь,
и получше тебя они с грустью моею знакомы.
Пусть скажут они сейчас то, что сказать я хочу тебе,
чтобы ты их услышала так, как хочу, чтоб меня ты слышала.
Ветер тревоги ещё их привычно разбрасывает.
И ураганы мечты их порой опрокидывают.
Слышишь другие напевы в гласе моём, болью наполненном.
Рыдание древних уст с кровью от древних молитв.
Люби меня, спутница. Не брось меня. Следуй за мною.
Следуй за мною, спутница, в этой волне тревоги.
Но слова мои сами багрятся твоею любовью.
Всё-то ты занимаешь собою, всё что есть занимаешь.
Соберу из всех слов ожерелье бескрайнее
к белизне твоих рук, мягких как гроздь виноградная.
Вспоминаю тебя, как ты осенью этой была.
Серый берет и спокойствием полное сердце.
Пламенем билась в глазах предзакатная мгла.
Листья падали в водах души твоей греться.
Лозою растущей ты руки мои прижимала,
и безмятежный твой голос листья вбирали.
В костре изумления жажда моя пылала.
Сладкие гиацинты душу мою обвивали.
Но далека эта осень, и странствуют очи:
серый берет, птичий голос, домашнее сердце,
куда устремлялись желанья мои, и точно
как от углей поцелуями можно согреться.
С корабля начинается небо. От холмов начинается поле.
Память твоя – память света и дыма, водоёма в тиши!
Позади твоих глаз полыхали закаты на воле.
Листья сухие кружились на просторах твоей души.
Когда вечереет, кидаю свои печальные сети
в глаза твои океанские.
Там растянувшись горит на костре поднебесном
одиночество моё, что машет руками как за борт упавшее.
Сигналы красные даю твоим глазам невидящим,
что волнуются словно море у маяка подножия.
Только тьму ты хранишь, о дева моя и далёкая,
и порою из взглядов твоих берег страха всплывает.
Когда вечереет, швыряю свои сети
в это море, что сотрясает глаза твои океанские.
Тёмные птицы ночи клюют эти первые звёзды,
что мерцают с душою моею, коли тебя я люблю.
Скачет ночь на своей мрачной кобыле,
разбрасывая голубые колосья по этому полю.
Белой, пьяной от мёда пчелою жужжишь у меня в душе
и изгибаешься в плавных спиралях дыма.
Я — само отчаянье, как слово без ушей,
всё потерявший на свете, и всё имевший уже.
Последний мой кнехт, по тебе хрустит моя последняя тревога.
Ты — последняя роза, в моей пустыне хранимая.
Закрой свои очи глубокие. Ночь в них порхает.
Обнажи своё тело, как скульптура пугливая.
В глубине этих глаз — расплавление ночи.
Свежие руки цветов, и лоно как роза красивая.
На двух белых улиток похожа грудь твоя очень.
И вернулась заснуть в животе твоём тёмная бабочка ночи.
Вот одиночество моё, в котором ты отсутствуешь:
Дождь. Ветер морской гонит чаек заблудших.
Вода босиком наступает по улицам в лужах.
Листья на дереве, словно больные, ворчливые.
Белая пчёлка, даже отсутствуя, жужжишь у меня в душе.
Вновь живёшь во времени, стройная и молчаливая.
Долгими поцелуями, соком сосновым пьяный,
летом пропитанный, парусник роз направляю,
к смерти склонённый тонкого света дневного,
плотно закованный твёрдым безумием моря.
Бледный, привязанный к моим пожирающим водам,
продвигаюсь в запахе кислом голой погоды,
даже одетой в серое и горькие звуки,
с гребнем печальным покинутой пены морской.
Буду, страстью тяжёл, верхом на волне единственной,
солнечным, лунным, жгущим, холодным, внезапным,
спящим в горле блаженных, белых и сладких,
островов, точно свежестью дышащих бёдер.
Влажною ночью дрожит моё платье лобзаний,
до безумья наполнено мощью янтарной,
расчленённою древним героем в мечтанья,
и во мне упражненья опьяняющих роз.
Вверх по теченью, среди волнения внешнего,
твоё параллельное тело рукам моим отдано,
словно рыбка, бесконечно мне в душу засевшая,
и быстра и медленна в энергии под неба сводом.
И этот закат мы с тобой потеряли.
Никто нас не видел сегодня с рукою в руке,
в час, когда синяя ночь этот мир накрывала.
А я увидел сквозь окно,
среди холмов далёких, запада гулянье.
И как монета, иногда оно
давало солнца между рук сверканье.
Я вспоминал тебя, душа была полна
той грустию, что ты за мною знаешь.
Так значит, где бываешь?
Среди каких людей?
Какие говоря слова?
И почему вдруг от любви опять кружится голова,
когда печально мне, и чувствую, что ты далёко?
Упала книга, с которой закаты встречаю обычно,
и накидка как раненый пёс покатилась к ногам.
Ты уходишь всегда, растворяясь привычно
там, где сумерек мрак размывает фигуры по вечерам.
Почти выйдя из неба, меж гор стал на якорь
полумесяца серп.
Беспокойная ночь неприкаянно роет глаза.
Так посмотрим же, сколько светил в водоёме раздроблено.
Ставит траурный крест меж бровей мне, сбегает.
Печь, кующая синий металл, ночь безмолвных сражений,
моё сердце заносит туда и сюда как штурвал обезумевший.
Из такого далёка пришедшая дева, из дали такой принесённая,
временами сверкает глазами из-под небосвода.
Непогода рокочет, штормами и вихрем ненастья
мне над сердцем проходит, тебя не смущая.
Ураганом с гробниц разрывает, несёт, разделяет на части твой корень сонливый.
На другой стороне из земли вырывает деревья огромные.
Только ты, ясна дева, загадка из дыма, колосья.
Ты ведь та, что тот ветер сама создавала листвою под светом.
Позади за горами белел от лесного пожара цветок,
ох, да что говорить! Ты была единеньем всего, что на свете.
Ты тревогой как саблей мне грудь разделила,
это время пойти по дороге другой, где она не смеётся.
Мутный вихорь штормов, эта колокола закопавшая буря,
ну зачем мне касаться её, ну зачем же печалить.
Ай, пойти по дороге, всего избегающей,
где не встретить тревоги, ни смерти, зимы ли,
да с глазами её за росою открытыми.
Моему сердцу хватает твоей груди,
твоей свободе хватит моих крыльев.
У меня с языка до небес дойти
сможет всё, что на душе твоей дремлет.
Только в тебе каждого дня надежда.
Падаешь росой на пестики и тычинки.
Если уйдёшь, горизонт уплывает.
Словно волна, никогда не знаешь заминки.
Уже говорил, на ветру ты пела
так же как сосны, так же как мачты.
Как они высока, как они молчалива.
И внезапно взгрустнёшь, как путь начатый.
Гостеприимная как древняя дорога.
Все отголоски прошлого вмещаешь.
Проснулся я, и птицы понемногу
в твоей душе срываются и улетают.
Я прошёл, расставляя отметки огня,
я разметил весь атлас тела.
По белому рот пауком проходил, таясь.
По тебе, за тобой, алчущий и несмелый.
Истории, что рассказать тебе на берегу заката,
девочка грустная, сладкая, чтобы ты не грустила.
О лебеде, дереве, чём-то далёком и радостном.
О времени винограда, времени урожая обильного.
Я тот, кто жил в порту, любя оттуда.
Снами и тишиной пересечённое одиночество.
В загоне томимый между печалью и морем.
Молчащий и бредящий, между двух гондольеров недвижимых.
Между губами и голосом, что-то само умирает.
Что-то с крыльями птицы, что-то от тревоги и от забвения.
Точно как в выбранной сети воды не бывает.
О дорогая, едва ли несколько капель найдёшь, что трясутся.
Однако же, что-то поёт между слов легковесных.
Что-то поёт, что-то восходит до уст моих алчности.
О, мне бы уметь воспевать тебя всеми словами от радости.
Петь, и гореть, уноситься, как колокольня в руках у безумца.
Ты моя нежность простая, что же с тобой происходит?
Только дошёл до вершины, самой отважной, бесстрашной,
так сердце моё закрывается, точно цветочек ночью.
Каждый свой день ты играешь всем светом вселенной.
Утончённая гостья, цветеньем и влагой приходишь.
И значишь ты больше той милой головушки бледной,
что ягодной гроздью лелею в руках каждый день.
С тех пор как люблю я тебя, ни на кого не походишь.
В жёлтых гирляндах себя разместить мне позволь.
Кто это буквами дыма пишет имя твоё меж светилами юга?
О, дай же мне вспомнить, какой ты была, когда тебя не было.
Ветер внезапно завыл и ударил в окно на запоре.
Небо, что сеть, до краёв тёмной рыбой наполнилось.
Будут ветры здесь петь, все придут сюда вскоре.
Всё, что было, до нити, выплакал дождь.
Вижу, отсюда уносятся птицы.
Ветер гудит. Это ветер.
Я же сражаться могу только с силой людскою.
Листья сухие шторм кружит водоворотом,
отшвартовал каждую лодку, что с вечера к небу пристала.
Ты только здесь. Ты не скрылась за поворотом.
Ты мне откликнешься вплоть до последнего крика.
Будто боишься чего, свернись у меня под боком.
Как-то ведь странная тень по глазам у тебя пробегала.
Даже сейчас, и сейчас ты, малышка, приносишь мне жимолость,
вся до самых грудей пропахнув этим соком.
И когда печальный ветер бабочек галопом убивает,
я люблю тебя и в радости кусаю сливу уст.
Сколько боли должна ты пройти, чтоб привыкнуть ко мне,
к душе моей дикой, и к имени, от которого всё убегает.
Сколько мы видели раз, как светило сияло, когда целовали друг другу очи,
и над головами у нас спиралями веера крутило наступление сумерек ночи.
Слова мои ласку дождём над тобой пролили.
Давно люблю тело твоё перламутра солнечного.
Хозяйкой вселенной ты казалась порою.
Цветов тебе горных принесу весёлых, лапажерию — сердце Чили,
да тёмный фундук, дикорастущих поцелуев пригоршни.
Сделать хочу с тобою
то, что весна делает с вишнями.
Мне нравишься, когда молчишь, как будто и не рядом,
и хоть и слышишь голос мой, но всё-таки не тот.
Глаза твои как будто бы умчались за закатом,
и кажется, что занят поцелуем рот.
Как всё что есть вокруг душой своею полню я,
ты, возникая из всего, полна моей душою тоже.
Снов мотылёк, сама на душу мне похожа,
похожа также и на слово «меланхолия».
Мне нравишься, когда молчишь и кажешься далёкой.
Ты точно бабочка, что жалуясь воркует.
И хоть и слышишь голос мой, он слабо атакует:
так дай же помолчать в твоём безмолвии немного.
Дай говорить с тобой твоим молчаньем собственным,
как лампа ясным, как кольцо простым.
Ты словно ночь, молчащая и звёздная.
Так далеко и так бесхитростно молчание звезды.
Мне нравишься, когда молчишь, как будто и не рядом.
И больно жжёшь в груди, как будто умерла.
Тогда лишь слово иль улыбка — больше и не надо.
И рад уже я, рад, что это только видимость была.
На темнеющем небе моём ты как облачко,
что по цвету и форме воспеть я готов.
Ты моя, ты моя, сладкогубая женщина,
в твоей жизни — моя нескончаемость снов.
Твои ноги румянит душа, и искрится,
а вино моё кислое — слаще в твоих губах:
я тебя, этой песни от сумерек жница,
как же ярко рисую моей, в одиноких снах!
Ты моя, ты моя, разражаюсь я кличем,
бриз вечерний уносит мой крик как вдову.
В глубине моих глаз ты поймала добычу,
что во взоре твоём по теченью скользит.
Но в сетях моей музыки, ты — это жертва,
а сетей моих полог как небо широк.
Берег глаз твоих скорбных — души мне рожденье.
В глубине скорбных глаз — мира сказок порог.
За размышленьями, в глубоком одиночестве завязывая тени.
Ты тоже далеко, так далеко ты как никто другой.
За размышленьями, освобождая птиц, стирая все картины,
и хороня огни.
Туманов колокольня, как далеко, там наверху!
Удушая стенанья, перемалывая мрачные надежды,
мельник угрюмый,
на тебя свалилась эта ночь, от города далече.
Само присутствие твоё мне странное и чуждое.
Задумался, долго иду, моя жизнь до тебя.
Моя жизнь до всех, тернистая жизнь.
Крик перед морем, между камнями,
бегущий свободным, безумным, над дымкою моря.
Печальная буря, мой крик, одиночество моря.
Разверзлось, бушует, простёрлось до самого неба.
Ты, женщина, чем ты была, каким лепестком или стержнем
гигантского веера? Была далеко как сейчас.
Пожар, лес в огне! Горит голубыми крестами.
Горит, да, горит, пламенеет, искрится по ярким деревьям.
Разрушается всё, и трещит. Это пожар. Пожар.
Моя душа танцует, раненная стружками огня.
И кто зовёт? Молчание какое населило эхо?
Час ностальгии, радости час, час одиночества,
время моё, между прочим!
Горн, где ветер проходит певуче.
Что за слёзная страсть повязала мне тело.
Сотрясённая всеми корнями,
атакована волнами всеми!
Катилась, в радости, в печали, бессмертная, моя душа.
За размышленьями, в глубоком одиночестве зарывая огни.
Кто же ты, кто ты?
Я здесь тебя люблю.
Меж тёмных сосен разгулялся ветер.
Луна мерцает над бродячую водою.
Одни и те же дни проходят чередою.
Туман в фигурах танца стелется ковром.
И чайка из заката выплывает серебром.
Бывает парусник. Высокие, высокие светила.
Иль чёрный крест большого корабля.
Один.
Бывает, влага под рассвет аж до души пробила.
Звучит и эхом отдаётся море вдалеке.
Тут порт.
Я здесь люблю тебя.
Я здесь люблю тебя, тебя напрасно прячет горизонт.
Ты мной любима даже в этом холоде стихии.
А поцелуи на борт мрачной шхуны сядут иногда,
и убегают с нею вдаль, откуда не вернутся никогда.
Как старый якорь, сам себе кажусь забытым.
Нет ничего печальней пирсов в час, когда швартуют вечер.
Уже мой дух измотан голодом бесцельным.
Люблю я то, чего лишён. Ты так, ты так далече.
Моё бессилие сражается с медлительным закатом.
Но ночь приходит, песню запевает.
Луна свою бобину снов вращает.
Глаза твои глядят, не звёздный полог.
И так люблю тебя, что сосны на ветру
желают имя петь твоё своей решёткою иголок.
Смуглая дева и резвая, солнце, плоды приносящее,
солнце, что кормит пшеницу, что зелень мотает подводную,
телом весёлым тебя одарило, очами блестящими,
сделало ротик, наполненный этой улыбкой морскою.
Чёрное солнце тревожное чёрными прядями гривы
полностью тело укроет, лишь только протянешь ты руки.
Солнцем ты, дева, играешь как водным разливом,
тёмные заводи глаз оставляет оно при разлуке.
Смуглая дева и резвая, мне до тебя добежать не по силам.
Не дотянуться, и как от полудня меня от тебя отдалило.
Ты это юность в жужжащем безумье пчелином,
ты опьянение волн, ты и колоса сила.
Мрачное сердце моё тебя ищет, однако,
бодрое тело и голос свободный и тонкий люблю.
Бабочки смуглой и милой сейчас совершенство пою,
точно пшенице и солнцу подобна, воде ты подобна и маку.
Грустнейшие строки могу написать этой ночью.
Могу, например: «Эта ночь очень звёздна,
и звёзды дрожат голубые, но так далеко».
А ветер поёт и кружится на небе позднем.
Грустнейшие строки могу написать этой ночью.
Её я любил, и меня она тоже когда-то любила.
Такими ночами к себе я её прижимал.
Её целовал, столько раз под небом бескрайним было.
Меня любила она, я когда-то любил её тоже.
Да и как устоять пред вниманьем широких очей.
Грустнейшие строки могу написать этой ночью.
И думать о том, что она не моя. Ощущать, что уже я не с ней.
И слушать огромную ночь, без неё — ещё необъятнее.
На душу ложатся стихи как роса по полям.
Да знаю, что поздно, любовь удержать я не смог.
Но ночь очень звёздна, она не со мною.
Это всё. Там поют вдалеке. Этот голос далёк.
А в душе счастья нет, оттого что она мной потеряна.
Её ищет мой взгляд, точно чтобы приблизиться.
Сердце ищет её, но она не со мною.
Ночью той самой, в которой деревья белыми видятся.
Только мы сами теперь изменились, сами иные.
Её не люблю уже, точно, но как же любил я.
Мой голос старался по ветру добраться до слуха её.
С другим. Она будет с другим. Как была до моих поцелуев.
Её голос и чистое тело. Глаза бесконечные.
Её не люблю уже, точно, а может, люблю я.
Так любовь коротка, а забвенье — как вечное.
И поскольку такими ночами к себе я её прижимал,
то в душе счастья нет, оттого что она мной потеряна.
Хотя пусть это будет последнюю болью, что ею отмерена,
и пусть строки последними будут, что я ей пишу.
Всплывает твой образ из ночи моей.
Упорных стенаний река себя в море вплетает.
Оставленный словно причалы когда рассветает.
То время разлуки, покинутый, точно, покинутый!
Над сердцем моим льются моросью хладной цветы.
Обломки на дне, о пещера отверженных!
В тебе собирались все войны и взлёты мечты.
И певчие птицы в тебе разживались крылами.
Ты всё поглотила в себя, словно даль непроглядная.
Как море, как время. И всё у тебя потерпело крушение!
Был час наступления, время лобзаний отрадное.
Восторга был час, что горел как звезда путеводная.
Тревога пилота, и гнев водолаза ослепшего,
неясная пьяность любви, в тебе всё потерпело крушение!
И в детстве туманном душа окрылёна и ранена.
Потерянный первопроходец, и всё у тебя потерпело крушение!
Но ты опоясалась болью, и ты удержала желание.
Тебя опрокинула грусть, в тебе всё потерпело крушение!
Я в сторону сдвинул печальные стены руками,
прошёл за пределы желаний и действий отважно.
О женщина, плоть моя, плоть, что любив потерял,
взываю к тебе и пою в этом времени влажном.
Вмещала бескрайнюю нежность уютом сосуда,
бескрайним забвением ты как сосуд и разбита.
Я был одинок одиночеством чёрным земель ниоткуда,
о дева любви, и меня твои длани приветили.
Для жажды и голода стала ты сладким плодом.
И чудом руинам и горю сумела ты стать.
О женщина, как же смогла ты меня удержать
на землях души своей, рук своих нежных крестом!
Желанье моё получилось ужасным, коротким,
нетрезвым, неясным, натянутым, жадным.
О кладбище ласок, огни есть ещё по гробницам,
и грозди алеют на радость летающим птицам.
Покусанный рот, поцелуи всех членов,
голодные зубы, сплетение тел.
О, это безумство соитья, надежды, старания,
связавшие нас воедино, доведшие нас до отчаянья.
И нежность светла как вода и легка как мука.
И слово едва ли посмеет сойти с языка.
Судьбою то было, желанья к судьбе устремились,
и пали желанья мои, в тебе всё потерпело крушение!
Обломки на дне, в тебе рухнуло всё,
какую ты боль не сжимала, и в волнах каких ты не билась.
Ещё ты от встряски до встряски пылала и пела,
моряк на ногах на носу корабля своего.
Ещё ты в напевах цвела, разбивалась в теченьях.
Обломки на дне, ох, открытый колодец и горький.
О бледный слепой водолаз, о несчастный солдат при праще,
потерянный первопроходец, и всё у тебя потерпело крушение!
То время разлуки, тяжёлое время, холодное,
что ночь налагает на всё расписание.
А берегу море даёт портупею шумливую, водную.
И звёзды восходят холодные, чёрные птицы уходят в изгнание.
Покинутый словно причалы когда рассветает.
В руках моих только лишь тонкая тень трепыхает.